«В общем, вы и без меня тут неплохо справляетесь, я пойду», − Эрик пробормотал, будто его кто-то слушал, хотя слушать было кому, но двое мальчишек, Йенс и Хенрик, не обращали на него внимания, возясь со схемами и растворами, и непонятно, что сильнее смущало Эрика: то, что на него не обращают внимания, либо эти опасные схемы и растворы; он в общем-то был здесь не у дел, дело было у Йенса и Хенрика, которые собирали бомбу, что должна взорваться в определенный час у определенного человека, но страшно было уже сейчас, и Эрик всего этого не одобрял, он не понимал, когда вдруг появились эти самодельные бомбы и зачем они нужны, и чья это была идея (кажется, ведь не его?), но Маркус сказал проконтролировать, и Эрик пошел – уйти далеко он не мог, поэтому отправился на кухню.
«Кто-нибудь желает чаю?» − он спросил у шкафа, холодильника и у кухонной темноты, не решившись зажечь свет или вернуться в комнату, где Йенс и Хенрик заблуждались, считая, что творят историю, и не очень-то хотелось их отвлекать (и разубеждать), и если все это лишь от нервов, то чай должен его успокоить, и вот Эрик полощет чайный пакетик в кружке, что он тщательно вымыл несколько раз, в чужой съемной квартире, интерьер которой диссонирует с ним и его идеями, но удивительно попадает в мрачный и тревожный тон мыслей, он отходит к окну и смотрит на улицы, ожидая, когда кто-нибудь пройдет, не для того, чтобы окрикнуть, но потому, что ему грустно и скучно, он-то совсем не разбирается в химических и физических схемах, но отлично изучил схемы политические, и поэтому-то ему и грустно; прохожий наконец появляется в одном конце улицы, медленно передвигаясь в другой, и эта медлительность вовсе не развлекает Эрика, но делать нечего – он наблюдает; прохожий проходит под окнами и дальше, почти скрываясь за углом, и вдруг вздрагивает, обернувшись, кажется, прямо на Эрика, который теперь тоже вздрагивает, все осознав.
Взрыв раздался в съемной квартире, не по соседству, а прямо здесь, стоит только выйти из кухни и зайти в комнату, но Эрик не бежит, а машинально и аккуратно ставит кружку на подоконник; ему вообще-то очень страшно, жутко до обморока, но его просили проконтролировать – и что же, выходит, ни черта он не проконтролировал, если в комнате все громче стонет от боли Йенс или Хенрик, а, может, оба; нет, Эрику определенно не хочется туда идти, он даже готов бросить свое дорогое пальто, может быть, уже испачканное кровью, и переступить порог, но нельзя оставлять человека страдать в одиночестве; Эрик помнил, как полгода назад у него на руках умирал любимый пес, а псы умирают пострашней, чем люди.
Он все-таки вбежал в комнату под оглушительный аккомпанемент скрипичных визгов Йенса и вульгарных басов Хенрика, оба были забрызганы кровью, и Эрик споткнулся обо что-то, что он тут постарался забыть, не давая названия этой бывшей части человеческого тела; Йенс в чем-то ошибся и теперь страдал за свою ошибку, и страдал очень впечатляюще, из его нынче не существующего левого глаза никогда больше не покатятся слезы по нынче не существующей левой щеке, и ему теперь нечем прикрыть расползающийся живот; Хенрик орал матом, почему-то все больше на Эрика, который на злобное хенриковское «сделай что-нибудь!» зачем-то спросил «а сколько ему лет?» и, узнав, что Йенсу пока что девятнадцать (и наверняка девятнадцать будет всегда), принялся звонить Маркусу, тоже с вопросом «что делать?», Маркус ведь умница, Маркус никогда не истерит, Маркус сразу продиктовал номер.
Дрожащими руками Эрик стал набирать номер хирурга, и не менее дрожащим голосом объяснил, что нужно приехать; странно, что голос, хорошо поставленный, уверенный даже при большой аудитории, начал сипеть, и вместо того, чтобы рассказать о ранениях, Эрик больше того откашливался, но адрес он назвал верно и четко, и не раз, и не два, да что там, он слезно умолял не бросать Йенса (и его), а пока врач ехал (он надеялся, что врач все же приедет), они с Хенриком пытались остановить кровотечение, только кровь лилась ото всюду, на пальцы и дорогие брюки; а Йенс просил обезболивающего, только вот куда, если челюсти больше нет, человека практически больше нет; к тому же Эрик помнил, что до приезда врачей никакие медикаменты не рекомендуются.